|
Чебурашка.
(Фотография на главной странице работы Таис)
Поднимая голову кверху, Олег с трудом различал контуры темных еловых лап на фоне мглистого, затянутого облаками, а потому беззвездного и безлунного неба. Но он точно помнил, что месяц сейчас должен быть тонким и хрупким, поскольку два дня назад, возвращаясь вечером домой, он специально обратил внимание на это. Мысленно пририсовав к ободку вертикальную черту, Олег произнес: «Растет». А сегодня было холодно, сыпал снег, который оседал на пышных ветках, а потом предательски проваливался за воротник всадника, достигая самых нежных участков его разогретого на рыси тела. Олег в такой момент жмурился и растягивал губы. Это была противоположность улыбки – какая-то гримаса, как будто съел что-то кислое или подгнившее, в общем, передающая очень неприятные ощущения.
Как чувствовал себя бодро стучащий по знакомой тропинке конь Чебурашка, когда ему в уши, на плечи и спину попадал холодный, колкий, навязчивый снег, сейчас уже видно не было. Поначалу черная волнистая грива Чебурашки, каплевидные уши, торчащие вверх и в разные стороны, как две кисточки для акварели в олеговом стакане, его короткая крепкая шея виделись всаднику на затененном снегу рельефно, объемно и необычно, что он все смотрел и смотрел вниз, туда, куда, он думал, смотрел и сам конь – на истоптанный сотнями ног и ископыченный грунт лесной тропинки, но потом Олег понял, что Чебурахин не глядит себе под ноги, в этом не было ни нужды, ни пользы.
Конь безошибочно чувствовал вытоптанный снег своими широкими копытами, шел уверенно, помня и зная, где нужно взять правее, куда петляет тропинка, где она проваливается в яму, и где затаились коварные корни. Ничего этого сейчас не было видно – сплошная серая масса под копытами. Олег решил довериться коню полностью, отдал повод и стал смотреть вглубь леса, чувствуя, как на разгоряченном лице тают мелкие снежинки, лицо становится влажным, и стекающие с верхней губы крошечные бисеринки пота раздражают обветренный рот.
В лесу не было никого. Только один запоздалый путник шарахнулся с тропинки в тень и слился с черным стволом страшной мертвой ели, которую обступили ее многочисленные потомки. Чебурашка и ухом не повел, продолжая мерить лес своими коротенькими ножками. Иногда, проваливаясь в выбоину, он задевал подковой о подкову, и тогда они звенели.
Спустившись в овраг, Олег подъехал к высокому забору и позвонил в звонок. Ему открыл невысокий человек в тужурке и валенках. В свете фонаря снег перестал быть серым, он искрился и даже как будто пенился раскаленной добела лавой.
- Слыхал, что случилось-то? – С места в карьер взял сторож, – да нет, верно не слыхал, его после твоего отъезда и нашли…
- Кого? – озадаченно спросил Олег, осаживая собравшегося скорей домой, да побыстрее, Чебурашку.
- Ну да этого, сторожа волковского, Петруччо. Жена у него – Зина, домработница у Волкова же. Так все из-за нее, стервы.
- Зина… Вполне приятная особа, так что же случилось, не тяни, Палыч.
- Повесился он. Аккурат в ейный день рожденья!
Олег вздрогнул. Он мог ожидать чего угодно, только не этого. Ни слова не говоря, он выслал коня вперед, который радостно пукнул и побежал, быстро-быстро перебирая ножками, остановившись только у самых ворот конюшни. Из глубины двора донеслось приветственное ржание Дуси.
Оставшись снова один, Палыч закрыл калитку на засов, повесил на него замок, достал из мятой белой пачки сигарету, которую долго держал во рту, не прикуривая, и думал – о длинных прямых желтых, как куриный желток, волосах Зины, ее длинных музыкальных пальцах, унизанных причудливыми перстнями, отдутловатом некрасивом лице ее ныне покойного мужа Петруччо, которого звали так все, за глаза, думал и об Олеге, о его неожиданном исчезновении, которое больше всего потрясло девственное сознание сторожа, единственное объяснение ему было: «Что-то здесь нечисто!»
Чистоты и впрямь не было. Она осталась в лесу, и там же осталась тишина, в которой лучше всего думать и мечтать.
На улице напротив дома Олега стояли две машины с голубыми милицейскими номерами. Окна волковского особняка горели все до одного.
Дверь одной машины резко открылась, и появился человек в серо-зеленой форме, приложил к голове ладонь и спросил: «Олег Васильевич?» Получив утвердительный ответ, он представился лейтенантом милиции местного ОД.
- Вы в курсе, что произошло?
- Да мне, сказали на проходной. Умер человек?
Олег не смог выговорить слово «повесился». Он спрыгнул с седла, и ноги его чуть не подкосились. «О, Господи, дай мне сил». Дрожащими руками он, стоя вполоборота к офицеру, расстегивал подпруги и подтягивал стремена.
Милиционер похлопал Чебурахина по шее.
- Да, самоубийство вероятнее всего. Сторож вашего соседа. Вы его знали?
Олег старался дышать спокойно, что у него получалось с трудом. Задерживать дыхание, но тогда кровь еще сильнее билась в висках, и словно что-то царапалось внутри легких. Олег глубоко вздохнул.
- Да… Печально. У него же и ребенок был?.. Нет, я не знал его, я с обслугой мало общаюсь, только, когда нанять надо что-то сделать, а с соседскими работниками и подавно, - сказал Олег и перевел дух. – Я и запомнил его только потому, что зовут, то есть звали, его у нас как-то насмешливо: «Петруччо».
- А с женой его знакомы?
- Да, жену я знаю, но только потому, что она раньше в другом месте работала, на конюшне одной, где и мои лошадки стояли.
- Какие у вас отношения с Сусликовой?
Олег без запинки сказал:
- Товарищеские. Она зоотехник, если встречаемся на улице, есть о чем поговорить, вспомнить, так сказать, молодость.
- А… - произнес милиционер. – Она вам не рассказывала о своих отношениях с мужем?
- Нет, что вы, мы не так близки, чтобы…
- Понятно. Что ж, спасибо, Олег Васильевич. Спокойной ночи!
- Прощайте.
Снег валил все гуще, снежинки слипались в комки, способные залепить глаза, запорашивая, а потом и вовсе сглаживая следы стоявшей недавно у ворот «скорой». Черное чебурахино седло стало белым. Олег смахнул с него снег, вытер тыльной стороной ладони лицо и чихнул. Конь, который весь разговор простоял, опустив голову и полуприкрыв глаза, сейчас мордой подтолкнул Олега в бок, в сторону конюшни, и сердито тряхнул густой волной гривы, ставшей мокрой и блестящей. В довершении, Чебурашка встряхнулся сам, как собака, и с его боков бросились врассыпную сотни капелек.
Олег словно очнулся.
Поставив коня в денник, он бросился к телефону. Ее мобильный, как и домашний, не отвечали. Ему очень хотелось прямо сейчас рвануть к ней домой, но он понимал, что этого делать нельзя. Она могла быть не одна… И тогда как можно будет объяснить столь поздний визит постороннего якобы человека к вновьиспеченной вдове.
Да сегодняшней ночи он и не думал, что так любит Зину. Встречались раз в неделю, а то и реже, и эти короткие моменты близости, на ходу, впопыхах, под аккомпанемент секундных стрелок больших каминных часов, стали уже привычкой и обыденностью. Но все равно он радовался ее приходу, и заранее ставил на кухне чайник, разжигал камин, прятал в комод мужские журналы, зашторивал окна, выходящие на улицу.
Она приходила, когда хозяина – Волкова - не было дома, садовник уходил на обед, а муж днем в основном спал, так как работа его была ночная, а ночью он коротал время за стаканом самогона. На водку денег у него не было, а самогон в деревне стоил дешевле самой дешевой водки, да и давали его часто в долг, Петруччо всегда деньги отдавал. Причем все заработанное он также отдавал жене Зинаиде, а был у него еще и скрытый доход: Петруччо хорошо работал по дереву, вырезая из бросовых досок разные картины, а сюжеты для них брал из иллюстрированной энциклопедии «Мифы народов мира» и книжки про приусадебное хозяйство, где были нарисованы всевозможные овощи, фрукты, деревья, листья. Вдохновенно работая самодельными резцами, Петруччо в течение одной-двух недель создавал, а потом покрывал лаком и раскрашивал такие орнаменты и картины, которые потом за хорошие деньги продавались иностранцам в городе на художественном развале. Петруччо был рад «стольнику»-другому, которые приносил иногда перекупщик. Человек этот был внимательный, интеллигентный, понимающий. Он жалел Петруччо, который, глядя в честные глаза Федора Ивановича, говорил о прошлом, о том, каким он был раньше орлом, как его уважало и ценило начальство, как он женился на Зине, приехавшей в их колхоз на практику блондинкой из столицы, каким счастьем были наполнены первые годы их совместной жизни… Потом рассказы Петруччо затухали сами собой, ему становилось неудобно говорить, потому что язык уже его не слушался, глаза давило чем-то тяжелым, и сидящий напротив внимательный человек казался сторожу распадающимся надвое. Федор Иванович тогда вставал, говорил, что ему пора, складывал в чемодан доски с вырезанными на них виноградными лозами, фавнами, кентаврами и нимфами, тушил окурок, свет, прикрывал тихонько за собой дверь и уходил, не прощаясь, все равно Петруччо уже спал крепким пьяным сном.
Зина специально завела мобильник, чтобы связываться с Олегом. Когда-то, когда она работала на колхозной конюшне, а Олег держал там трех коней (кобылу с жеребенком и мохнатого чудика, которого он выкупил из городского проката, и который потом стал любимцем местной детворы Чебурашкой), Зинаида была счастливой молодой женщиной, имеющей отдельную двухкомнатную квартиру, хорошую зарплату с премиальными ежеквартально, работящего, почти непьющего мужа, приносящего домой всю зарплату, карапуза трех лет от роду, вполне мирного и некрикливого, с которым почти постоянно находилась свекровь – тоже вполне адекватная женщина, которая, правда, страдала артритом, шумом в ушах, и у нее плохо пахло изо рта.
Олег Зине совсем не нравился. Раздражала его бандана с дурацким рисунком, его хриплый голос, неровные зубы и излишняя самоуверенность. Особенно в отношении с лошадьми. Зина была прагматик до мозга костей. Она все видела вперед и очень ясно. Внешне она производила впечатление ангела: когда с распущенными волосами в черной водолазке, оттеняющей желтые развевающиеся на ветру длинные пряди, она скакала на лошади по залитому солнцем плацу, ее глаза были полны какого-то особенного ощущения, нет, не превосходства, но знания чего-то высшего, недоступного простым смертным, высшего знание о нынешнем и будущем. У нее были ясные глаза цвета майского неба. И она действительно была счастлива.
Но очень быстро жизнь пошла наперекосяк. Умерла свекровь, нужно было больше сидеть с ребенком. Потом она сделала три аборта. Ее стал нервировать собственный муж, постепенно он становился ей все отвратительнее. Все чаще между ними вспыхивали ссоры. Дом, бывший для молодой семьи уютным гнездышком, стал адом для обоих. Петр стал пить. Зина потеряла работу, так как конюшню ликвидировали как убыточную, а зоотехники никому в округе были не нужны.
Долго Зина искала работу, пока по знакомству не устроилась домработницей в дачном поселке у одинокого старика Волкова, по слухам, миллионера. Позднее она пристроила и своего забулдыгу-мужа, которого уволили с работы за систематическое пьянство. Пьяным Волков Петра никогда не видел, поскольку ночью предпочитал спать, поэтому и ничего не подозревал.
С большим удивлением Зина узнала однажды в высоком всаднике на гнедом коньке-горбунке Олега. Конек-горбунок оказался Чебурашкой, только гладеньким, сытеньким и веселеньким, то есть полной противоположностью той заезженной и разбитой клячи, что стояла в колхозной конюшне и пугала своими торчащими ребрами редких посетителей.
Олега же поразили перемены, произошедшие с Зиной. Взгляд потерял лучистость. И волосы будто потускнели. Худое, изможденное лицо было бледным, с морщинками на лбу, лишь губы были ярко красными. Но не от помады, а оттого, что были искусаны Зиной ночью, когда она молча плакала, промокая слезы простыней в горошек.
И все же он был рад, что встретил ее. Он пригласил Зину на конюшню, которая поразила ее своим порядком, наворотами, тем, как все было сделано качественно, добротно, смекалисто.
- Я и не знала, что ты – миллионер!
- Да что ты, на самом деле, все сам сделал, своими руками, начиная с проекта. Бревна, конечно, ворочал не без помощи, но мелочь всякую – сам.
- Здорово! Мне очень нравится твоя конюшня, да и по лошадкам видно, что и им тоже.
- Приходи, будем выезжать, у меня и место есть, где прыгать можно, что-то вроде троеборной трассы. Тоже сам сделал…
Зина вздохнула и сказала:
- Нет, Олежка, извини. Я с лошадьми завязала. Нельзя мне, по здоровью.
- Жаль…
На самом деле, Зина не могла принять предложение Олега потому, что это была грань между хозяевами и слугами. Слуга одного хозяина не мог быть другом его соседа. Зина боялась потерять работу, деньги она приносила хорошие, удавалось даже откладывать на будущее. Волков, хотя и был ей несимпатичен, поскольку все время матерился и делал замечания, был, в общем-то, незлобным, лишь ворчливым и малокультурным человеком, который, к тому же был стар и болен. Зина знала, что к нему часто приезжают разные женщины, но постоянно у него никто не жил. И мысль о том, кому же достанется все имущество Степана Михайловича терзала измученный мозг домработницы, как кошка терзает обивку дивана, превращая ее в лохмотья.
Олег, как тактичный человек, расспрашивать о здоровье не стал.
- Но тогда просто заходи. Когда время будет. У тебя бывает кофе-брейк?
- Что? – не поняла Зина.
- Ну, перерыв на чашку кофе?
- А, да, в общем…
- Ну, отлично. Только звони мне предварительно, запиши телефон.
Заглядывая на двадцать-тридцать минут, Зина успевала выпить обжигающий кофе, а Олег пил черный чай из такой здоровой кружки, на которой было написано «Big Boss», такой большой, что чай в ней никогда не кончался, Зина только видела иногда, как хозяин подливал в кружку кипятку.
В комнате, где Олег проводил то время, что находился в доме, было очень тепло, все время работал телевизор, бродила задумчивая собака, которая шумно вздыхала, когда Олег ее выпроваживал за дверь.
И еще там все время тикали часы.
Он много рассказывал о себе, о своих лошадях. Говорил, что у него их было много, тех, кто прошел через его руки, тех, кого он воспитывал, и кто воспитывал его. Разных характеров, мастей, привычек, пород, добрых и злых, способных и лентяев, уродов и звезд. Но больше всего он привязался к Чебурашке, которого просто увидел как-то в городе, жалкого, заросшего, тощего, но с удивительно глубокими глазами, в которых еще была жизнь! И он его выкупил.
Родители Олега были какими-то крупными учеными в оборонке, получили тут дачу лет сорок назад, живут они в доме, а Олег – во флигеле, рядом с конюшней.
У него своя фирма, что-то, связанное с компьютерами. В общем, деньги на коней, новую «Тойоту», дорогую мебель и сантехнику есть.
Зина в очередной раз почувствовала себя на задворках жизни. Но она удивилась, что злости и обиды в отношении Олега она не чувствовала. Наоборот, она была очарована его манерой общения, его простым, но доходчивым языком, ее радовало, что он не превозносит себя над нею, не сыпет цитатами и не говорит с ней о том, чего она не знает и не понимает. Она чувствовала, что симпатична ему, и сама не заметила, как со временем стала дома больше времени проводить в ванной, накупила каких-то кремов, флаконов, тюбиков, стала обращать внимание в магазинах на красивые вещи и белье, на работу ходить в туфлях или сапогах на каблуке.
Она купила мобильник, и они с Олегом каждый день обменивались СМС-ками, а потом она стала к чаю приносить печенье или пирожки собственной выпечки.
Однажды она пришла к Олегу, как обычно, на чашку кофе, с опущенным лицом. Правда, присутствие Олега всегда в короткий срок улучшало ее настроение, но в тот день неожиданно она расплакалась, прямо за столом, сидя спиной к занавешенному окну.
Олега чужие слезы всегда ставили в тупик.
- Что случилась, Зина?
Зина подняла на него свои заплаканные глаза, но слезы брызнули из глаз с новой силой. Олег сел рядом с Зиной, обнял ее за плечи и поцеловал в шею, гладил по спине и шептал: «Ну что ты, ну не плачь, все пройдет». Она уткнулась к нему в плечо, и, продолжая всхлипывать, сказала: «Как он мне надоел! Как я его ненавижу! Чтоб он сдох, сволочь…»
Чем заслужил такое несчастный Петруччо, осталось загадкой, как, впрочем, и то, какое ужасное событие вызвало бурное слезотечение Зины. Но именно с того самого дня отношения Олега и Зинаиды перешли на более продвинутый уровень, иными словами, они стали любовниками.
И вот, спустя пять месяцев, Петруччо повесился. Может, он узнал об этой связи? Ну даже если бы узнал, что бы это изменило? Они давно уже не жили, как муж и жена, ничего у них общего, кроме ребенка, не было. Чужие люди.
Почему он сделал это в день ее рождения?
Олега передернуло. Он понял, что Петруччо мстил Зине за все унижение, что выпало на его долю. Это был его последний «подарок», красноречивее любой записки. Это должно было убить и Зину, выбить из-под ее ног почву, растоптать ее, смешать с грязью.
Утром Олег встретил ее, спешащую на работу. Он оторопел:
- Тебя что, не отпустили домой?
- Я не просила, да и не нужно. Что мне там делать? – грустно улыбнулась Зина. Ее запавшие глаза были красными, веки припухшими. И все равно во взгляде он уловил то, что делало ее похожей на ангела.
- Зина, мне очень жаль. Ты знаешь, я люблю тебя, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.
Она долго смотрела ему в глаза, потом улыбнулась, ненатужно совсем, и сказала тихо:
- Спасибо, любимый.
Наконец-то она услышала эти слова, пусть даже они и были вызваны желанием поддержать ее, но она их услышала. Сердце Зины радостно забилось, и сразу провалилось то, что мешало ей дышать ровно, глубоко, нечасто, что стискивало горло рукой в холодной рыцарской перчатке, и игла, с недавних пор коловшая под левой лопаткой заворочалась в последний раз и выскочила, упав и затерявшись в рыхлом снегу.
Зина хотела бежать, как школьница, размахивая сумкой, как портфелем, в котором лежит дневник, а в нем пятерка по алгебре, по дороге из школы домой, улыбаясь по апрельски ласковому солнцу, но она не могла… Да и скользко, гололед.
Олег почувствовал, что сделал что-то важное. Он смотрел вслед удаляющейся стройной фигурке, которую даже пуховик не портил, и думал о том, что у Зины замечательная, просто чудесная походка.
Волков боялся умереть. Поэтому жизнь его пропиталась страхом. Скоро он должен был лечь в больницу на повторное шунтирование. Доктора сказали, что без операции он не протянет и полугода. О его болезни никто почти не знал. Удивлялись, конечно, почему он не пьет, даже шампанского в Новый год. Ранним утром и поздним вечером Волков гулял, заложив руки за спину, по поселку, по нему можно было сверять часы. Он смотрел прямо перед собой мертвым остановленным взглядом, а когда встречал на пути Олега, то делал вид, что не замечает его.
Олег даже не помнил, когда сосед перестал с ним здороваться. По какому пустяку. Волков Олегу был неприятен, присутствие его на одном с ним пространстве вносило дискомфорт.
Жена Волкова давно уехала в Америку, а взрослый сын вел жизнь плейбоя, проедая папины деньги. Волков давал ему каждый год по полсотни тысяч, но тому этих средств хронически не хватало. Степан Михайлович виделся с ним два раза в год, не чаще. Словом, семьи у Волкова не было, и этот факт немало не расстраивал старика.
Женщины в его жизни сменяли одна другую, он не запоминал их имен. Он сам не знал, ради чего живет. Каждый день он куда-то ездил на своем «мерседесе», часто к нему приезжали солидные господа на джипах, в сопровождении крепких парней в кожаных куртках. Но никто точно не знал, каким бизнесом промышлял старик Михалыч, откуда у него столько денег.
У него было круглое одутловатое лицо землистого цвета, серые глаза, седые волосы, коротко стриженые, шрам, оставшийся на память о хулиганском детстве в рабочем поселке. Из-за этого шрама казалось, будто Волков все время ухмыляется. Долго смотреть ему в глаза никто не мог, это просто было как-то неприятно, как будто пускать в свою душу заведомое зло.
Скорую смерть Степана Михайловича никто не предрекал, но многие ожидали. Видимо, ни ежеутренние, ни ежевечерние прогулки не могли добавить жизни в этот рассыпающийся организм. Глядя на прямую спину и опущенную голову можно было сомневаться, но посмотрев в серое лицо с мертвыми глазами, сомнения таяли: «Нежилец», - хотелось отвернуться и спрятаться за любую преграду. И почему-то при этом осознании не возникало столь естественного в таком случае даже между чужими людьми чувства обычного человеческого сочувствия или жалости. Поэтому сама по себе смерть старика не явилась ни для кого из знавших его неожиданностью. Но вот время, когда она постучалась в кованые чугунные ворота его особняка заставило многих задуматься о злом роке или чем-то подобном. Особенно крепко задумалась милиция.
У Волкова не было в доме механических или электронных часов со стрелками, не было тем более такого обычного предмета обстановки для каминной комнаты, как величественный, украшенный какими-нибудь серебряными или бронзовыми фигурами вроде бегущей своры борзых и преследуемого ими зайца, деревянный ящик с заключенным в нем временем, не было и высокого шкафа с маятником за стеклянной дверцей, и настенного домика с кукушкой внутри, которые некоторые авторы вешают в домах своих героем, чтобы подчеркнуть их мещанскую сущность. Волков не любил, чтобы ему кто-то напоминало о приближении вечности, но он очень хорошо сам ориентировался во времени, даже ночью, даже безлунной ночью, он знал, примерно, конечно, с точностью до четверти, который сейчас час. Поэтому и наручных часов он не носил, а в доме все часы были беззвучными, электронными, без стрелок, напоминавших старику иглы хирургов-реаниматоров.
Сидя у любимого камина, грея старые кости рук, ног, головы и, особенно, позвоночника, Волков, перелистывал альбом с фотографиями. Сухая ель иногда трескалась с громким, похожим на выстрел, звуком, старик поднимал глаза к огню и видел за каминным огнеупорным стеклом маленькие взрывы искр.
На черно-белых фотографиях тоже было пламя, стиснутое в камере мартеновской печи, рядом с которой в рабочей робе стоял молодой инженер Волков, заслоняющий лицо от жара рукой в специальной перчатке. Долго смотрел на эту фотографию Степан Михайлович, пока глаза его не закрылись, и он не задремал. Ему приснилось, что он, молодой, перспективный инженер на новом заводе, только получивший отдельную квартиру и собирающийся, наконец, по этому поводу предложить давно уже подготовленные и перевязанные шелковой лентой руку и сердце одной вполне привлекательной и милой девушке Вере, врачу из заводской поликлиники, идет по ставшему недавно родным и знакомым городу, вдыхает дымный воздух, смешанный с полынным духом степей окраины, запах этот так близок ему, что счастье, кажется, вместе с этим горьким воздухом наполняет его, заставляя сердце биться чаще и чаще, пригоняя насыщенную углекислотой кровь к вискам, животу, озябшим пальцам…
Волков проснулся, тяжело дыша, и услышал звонок. Сразу не сообразив, откуда он, старик встал и подошел к телефону, но звонили в домофон. Это приехала Соня, которую Волков иногда приглашал к ужину. Все было приготовлено Зиной и ждало в гостиной. Волков предложил Соне шампанское, которое взял из ведра со льдом, Соня согласилась, сама облачилась в белый передник горничной, убрала длинные волосы в пучок, воткнув в него длинную булавку, и поставила в печь уже подготовленное к жарке блюдо.
Старик включил музыку и переместился в кресло у стола, наблюдая за Соней, точнее, ее стройными ногами, прикрытыми лишь короткой прямой юбкой. Сердце, казалось, почти успокоилось, и Волков достал из внутреннего кармана блистер с какими-то таблетками. Соня уже несла на серебряном подносе дымящееся мясо с горьким запахом неизвестных трав, а с ее шеи низко-низко спускалась крупная золотая цепочка, грани которой знакомо искрились.
На следующий день Зина позвонила Олегу, который как раз оформлялся на рейс Киев-Москва, и срывающимся голосом сообщила, что Волков мертв, что ее допрашивали, что она не знает, как теперь быть, и это была истерика. С момента гибели Петруччо прошла лишь неделя…
Накануне был снег, но все дорожки, все подъезды к дому Волкова были тщательно выметены. Следователей в первую очередь волновал вопрос: кто это мог сделать? Кто, если вся обслуга, включая Зину, отсутствовала.
Стоит ли говорить, какой переполох случился выходной ночью? Приезжали реанимация и милиция, правда, для Волкова медицина сделать уже ничего не могла, а вот Соне настоятельно требовалась помощь психолога. Она целый час провела одна в особняке с шестью спальнями, в одной из которых находилось тело покойного хозяина, полное, дряблое и нагое.
Вернувшись дневным рейсом, Олег уже не застал ни милиции, ни медиков, дом соседа был пуст и мрачен. Хотя, может, он казался таким из-за своего темно-серого скалистого цвета и положения по солнцу. На фоне ясного неба замок был черен, как и лес, окружающий его.
В лесу выла собака. Волков не любил Иксара, кавказскую овчарку, быстро из щенка превратившуюся в монстра и грозу грибников и лыжников, смотря по сезону. Грозный лай кобеля не раз чуть до смерти не напугал лесовиков, шастающих вдоль волковского забора по своим лесным делам. Волкова они раздражали, и собаку он хвалил. Жил Иксар в вольере, тянущемся вдоль лесной границы участка.
Олег никогда не слышал, чтобы собака так выла. То есть лаяла она постоянно, и днем, и ночью, но вой был незнакомым и устрашающе тоскливым. Олега передернуло. Он уже знал о происшедшем, нисколько не удивился произошедшему, так как благодаря Зине многое узнал о самом Волкове. Вспомнил, что и один из крупных политиков ушел на тот свет таким же образом, было это пару лет назад. Его нашли мертвым в постели в одной гостинице. Официальная версия гласила, что лидер умер от инфаркта, так как его затравили конкуренты.
Федор Иванович пожал руку Андрею Степановичу, спрятал конверт в портфель и поспешно покинул квартиру Волкова, где в прихожей висела деревянная резная доска с изображением кентавра, уносящего в небо русалку.
Как только открылась дубовая дверь квартиры, в нее ворвались вооруженные люди в масках и камуфляже. Всех положили на пол, обыскали, и в портфеле Федора Ивановича нашли пакет со стами тысячами «зеленых».
Это был последний этап операции, выявившей заказчика и исполнителей двойного убийства – Степана Волкова, миллионера, и Петра Сусликова, его сторожа, который оказался невольным соучастником кончины хозяина. Через свою жену он узнал о слабом сердце Волкова, и о том, что тот принимает препараты для усиления мужской силы. Опытному человеку это говорило о многом. То, что Степан Михайлович играл рискованную игру, было ясно. Но он также соблюдал предельную осторожность. Требовалась такая женщина, которая смогла бы заставить работать сердце покойного настолько, чтобы напор крови взорвал его изнутри. Федор Иванович, профессиональный вор, отлично сыграл барыгу, а Соня блестяще справилась с игрой женщины-вамп. И когда пасьянс был разложен, главный свидетель нашел успокоение в петле в своей пропахшей дешевым табаком сторожке.
Весна пришла, вместе с последней эпидемией гриппа, авитаминозом, веснушками, неясными предчувствиями и острым ощущением счастья, длящимся неправдоподобно долго, и оттого особенно приятным.
Стоя босиком на сырой земле, начинающей покрываться салатового цвета травкой, Олег смотрел на горизонт, к которому, рассыпавшись веером, летели три лошади и один жеребенок. На спине одной из них была девушка с длинными волосами цвета полуденного солнца. И, словно почувствовав его взгляд, она оглянулась через плечо и помахала ему рукой.
На пригорок поднялся белобрысый мальчик, таща за собой на веревке упирающегося щенка.
- Гена, где ты нашел это чудо? – спросил его Олег.
Мальчик потупился, сел на корточки и стал гладить щенка, который от страха присел и описался.
- Ну, хорошо, все равно я как раз хотел завести собаку. Как мы его назовем?
- Волком, - ответил мальчик и посмотрел Олегу прямо в глаза.
- Хорошо, пусть будет Волк, хоть это и странное имя для дворняги. Гена отвел взгляд.
- В жизни надо быть волком. Сильным и зубастым, не таким, как мой папа.
Олег хотел возразить, но снова поймал взгляд мальчика. Словами тут уже ничего не сделаешь. Оба подняли головы, и в глаза ударило солнце. Навстречу им скакали три лошади и жеребенок, заметно отстающий. И всадница улыбалась им обоим.
|
